Письмо от 24 октября 1930 года
Письмо №27
Милая Мамочка!
Пишу Вам только что получив и посылку Вашу и письма, сразу целую кучу! Не знаю почему же так долго шли письма, одно, например, от 3-го сентября, а получил все под знаменательное 11-е число, т.е. под 24-е октября, а одно – и в самый день вечером. Эти дни я работал здесь, в отделении. Работал до глубокой ночи, часов до двух. Тихо было… горели лампы, шелестела бумага, трещала печка. Я был один. Все мысли там… Да, часы шли, а никого не было, никто не скрипнул дверью, никто не сказал, заставив меня вздрогнуть – «Юрочка, когда же ты ляжешь?» Никто, подкравшись, не набрасывал шали на плечи, никто не открыл, когда я вернулся, – постели. И утром никто не подсовывал потихоньку, из под руки, тарелки или стакана…
Где то далеко – далеко, остались заботливые руки, остались горячо любимые сердца, и мне остается только мечтать.
Тянутся долгие, долгие темные ночи. Снег сошел, стаял совсем, и холод, не зимний, а тяжелый осенний, дожди и туманы окутывают Кандалакшу, застилают окрестные горы и все так печально кругом. Но как своевременно, когда была опасность размягчиться в неге забот и ухода в теплице семьи, как своевременно Проведение вырвало меня из нее и подставило сразу под резкий град, под бурю внешних неудобств и душевных страданий.
Да, здесь можно закалиться для жизни, чтобы не только в белоснежном костюме артиста с палитрой в руках любоваться восходом и заходом, а – что важнее, проницательным взглядом сурового лоцмана, спокойно вглядываться в туманную даль морского простора, различая мели, подводные камни жизни и светлые просторы и пристань спасения. И все хилое, нежизненное должно погибнуть, – сильное и здоровое – окрепнуть, развиться, усовершиться… Да будет благословен Бог!
Но не могу, и не хочу скрыть тревоги моей… Нет отрады кругом, нет и в душе. Как часто думается, что только Ты, взрастившая и вскормившая, хотя бы по голосу крови можешь быть верной и крепко любить. Все остальное – случайно, легко отпадает, как листок осенний, увянет, засохнет застигнутый стужей и непогодой. Всему время, все проходит, естественно. Может ли долго пробыть сильной память о том, что не дает хлеба? Да проблема хлеба – сильна! И если даже не хлебом жив человек, то все же он требует счастья. И счастья ощутительного, реального. Дай синицу в руки!.. Иначе – охладеет сердце, померкнет свет в очах, опустятся руки, наскучит гнаться за «миром» в холодной, суровой зиме жизни. Так трудно без тепла и света, без живого ощущения «пользы», так сиротливо и сперва – робко, а потом – и дерзко разобьют древние скрижали Завета, и иным, новым богам воскурятся жертвы, новые земные кумиры предстанут во всей соблазнительной красоте своей, а мы забытые, отвергнутые, довлачим свои дни в заключеньи. О, это будет так, будет то страшное, что зовется разочарованием, изменой. И чем громче раздаются голоса, уверяющие и заклинающие, тем страшнее становится за близкую развязку, за настигающее горе!
О, во сто крат лучше не возвращаться совсем, а бежать, бежать в горы, как сказано в писании, и там, в тяжелом труде, искать забытья, нежели вернувшись найти Иерусалим запустелым и дворы его оскверненными!
Вот что думается мне вечером 24 октября.
Прошла ночь… Серый, холодный рассвет. Но не светлее на душе. Хотя все же рассвет. И все же еще теплится вера в возможность и Вашей верности.
Я не хочу разорвать написанных строк. Пусть они, как тревожный колокол, напоминают Вам о моей тревоге. А не хотите, чтобы они беспокоили Вас, - разорвите спокойно, зевните и скажите: «надоело… скучно», и ложитесь спать.
Да, Мамочка,… Твои надежды на свободу мою не оправдались… Где то мы теперь встретимся. Да, надо пройти сквозь тернии жизни земной, чтобы увидеть розы жизни небесной. Вы все говорили – слишком много цветов – покойная Вера говорила, а я отвечал Вам, погодите, будет и много шипов – вот они! Пусть даже радость свиданий наших отягчена многим трудом, усталостью – до изнеможения, – понесите наш общий крест! Не на курорт приехали, а по слову Писания, посетить заключенного, хотя бы и не в темнице. Не до удовольствий теперь, во время (Луки, 21) сурово спокойно трудиться, терпеть и молиться. Изменит же кто своему призванию, – как соль обуявшая изсыплется вон никуда негодная.
Поминайте же узы мои, поминайте немногие труды мои о Христе Спасе нашем. Радуйтесь и переносите скорби благодушно. Пребывайте в здоровьи, в мире, в спокойствии.
Да пребудет благословение Божие на всех вас и на всем доме вашем и со всеми вами. Да хранит всех вас со всеми домами вашими Милосердый Господь! Целуйте друг друга. Целую вас всех. Пребываю всегда ваш Георгий.
26 октября 1930 г.
