I. АНСАМБЛЬ

У отца были именины. День святого Павла Послушливого. По православному обычаю новорожденному дается имя святого, близкое ко дню рождения. Около этого православного праздника отцу исполнилось сорок. Хотя и была круглая дата, праздновался день Ангела. На именинный обед ждали гостей-родственников. Обещал быть к обеду и преподаватель отца в Казанской духовной академии архиепископ Евсевий. Несмотря на то, что он был старше отца, они стремились встречаться, и это был повод.

Владыка Евсевий — популярный проповедник, музыкант, говорил и переписывался на латыни, французском, итальянском языках, преподавал философию и богословие.

У нас дома готовились к этой встрече долго. Евсевий — монах и не ест мясного. Мама изобретала блюда, которыми можно было бы ему угодить. Уж не помню меню этого обеда, помню только, что на сладкое мама сделала мое любимое блюдо, которое нам давалось раз в год, в Страстную субботу, — кофе, заправленный молоком, выжатым из толченых грецких орехов. Помню весь этот день, как ждали, как «приехал!», как мы все выстроились в комнате в ожидании, пока он разденется, причешется, войдет в столовую. Войдя, он долго и истово молился на наш киот, а мы все стояли и опять ждали. Помолившись, он обернулся в нашу сторону, и мы начали подходить под благословение.

Как я наслаждался своей привилегией мужчины (мне было девять лет), когда, в отличие от женщин, которые могли только приложиться к его руке, я совершил на глазах у всех приветствие мужчины. Сложив ладони крестом; я дождался, когда он меня благословит, и, почувствовав его руку на своих ладонях, поцеловал ее, а затем, встав на цыпочки, поцеловал мягкие волосы специально подставленной мне щеки, и опять — так полагается — руку.

Обед шел мерно. Евсевий много рассказывал. Мы слушали. Отец, желая сделать гостю сюрприз, разучил вместе с детьми, с моей сестрой и со мной, молитву на три голоса. Я тогда впервые почувствовал, как мой дискант вливается в ансамбль и как, приспособившись там, среди двух соседних голосов, он, найдя своё удобное и нужное место, начинает осваиваться. За это чувство ансамбля, за эту музыкальную чуткость, которой я научился у отца, за качество, которое сопутствовало мне всю жизнь, я благодарен отцу, несмотря на то, что спевки, подстройки, чистота интервала — все это на занятиях с отцом было каторгой.

Отец предложил гостям послушать семейный ансамбль. Я принес ноты, отец вынул камертон, и, несколько раз задав тон, мягко дал вступление своей рукой, с всегда очень коротко обрезанными ногтями. Дрожа от опасности сбиться и провалить такую красивую затею, боясь подвести отца, сестру, да и всю семью, а, главное, боясь, что из-за волнения я не смогу опять испытать то щекочущее и радостное чувство, когда моему голосу удобно с двумя разными голосами по бокам, я запел. И сразу же, услышав присоединившиеся ко мне голоса отца и сестры, успокоился и уже мог, к моей радости и гордости, регулировать силу голоса, чувствуя нюансы, даваемые отцом, и с легкостью подстраиваясь:

Посетил ны есть свыше Спас наш!

Восток востоков!

Не помню, как слушал это владыка. Не помню ничего, что не относилось к пению. Помню только радостное чувство слияния голосов и мое счастливое сознание, что мой голос — часть чего-то стройного, красивого, прекрасно организованного. Вдруг я почувствовал что-то тревожное. Это бросилась в голову мысль, что молитва подходит к концу и пение заканчивается. Мы запели последнюю фразу:

Ибо от Девы родися Христос.

Как же я был обрадован, когда вспомнил, что у автора слово «родися» повторяется. Конечно, этого мало, но все-таки, хоть это. С какой тщательностью, с каким мучительно сдерживаемым убывающим наслаждением я выводил последние слоги и ноты. Как, держа самую последнюю ноту, я недобро смотрел на отцовскую руку, одно движение которой должно было прекратить моё счастье. Как я не любил в этот миг его коротко остриженные ногти, его мягкие, уж очень мягкие, чуть суховатые руки.

Кончилось.

Я сидел, опустив глаза, и не особенно прислушивался к похвалам. Мне было жалко только что потерянного счастья. Я старался сохранить в себе остатки этого чувства наслаждения гармонией, но оно уходило. Это было похоже на то сожаление, когда кончалось какое-нибудь лакомство. Так хочется, чтобы крема в розетке было больше. Или хотя бы столько же; но он, соприкасаясь с твоей ложкой, тает, тает, и вот его уже нет — пустая, чуть липкая розетка. А крема нет.

Отец, уроженец Астрахани, еще с детства любил пить плиточный прессованный чай, любил сам его варить и, конечно, угощать. После обеда он приготовил свой терпкий напиток, уютно сел с владыкой Евсевием, и они предались счастливым воспоминаниям о Казанской академии. Мы, семья, притихли, а я, уже подремывая, пребывал в мире и покое, счастливо убаюканный доброй воркотней отца с гостем и все еще звучащей в моей душе музыкой.

#ГПАнсимовУрокиотца