II. АКАДЕМИЯ
С утра, после общей молитвы — философия, потом латынь, потом юриспруденция, затем музыка — теория и хоровое пение.
Заветная мечта поступить в Духовную Академию свершилась. Отец Павел — слушатель Академии! Его в равной мере влекут и священническая деятельность и вопросы теологии. Ему двадцать пять лет. Он мечтал принять сан, и это свершилось. Вместе с женой и двухлетней дочерью Надеждой он в Казани, в Академии. Успешно учится. Кроме того, музыкальность и хороший голос дают ему право еще солировать и регентовать. Жена ждет ребенка и, как втайне надеялись родители — сына, чтобы продолжать духовную династию. И вот свершилось — роды. Бог дал двух сыновей! Благодарю Тебя за всё, Боже!
Но как нищий видит себя во сне на королевском троне, а, проснувшись, оказывается по-прежнему алчущим и в рубище, так же мечта студента Академии и молодого отца рушилась, столкнувшись с реальностью.
Россия стала дыбом.
Война, бессмысленная, по ничтожному поводу, но война, ставшая мировой; затем зарвавшиеся бунтовщики свергли помазанника Божия — царя и установили своё, временное правительство; этих бунтовщиков сместили другие бунтовщики, которые разделились не по взглядам, а по количеству: одних оказалось больше, значит большевики, других, естественно, меньше, стало быть, меньшевики. И те, и другие заявляют, что теперь Россия принадлежит им и они свергнут Бога, как свергли царя, и установят своё правление, свои законы, своего бога.
В Казани, как и по всей Руси, разорение, нищета, голод. Нет не только хлеба или молока — нет ничего. Деньги не действительны никакие — царские отменены, керенские лопнули, новым, советским не верят. Что-то приобрести можно, только меняя - на серебряные вещи, золото, меха, обувь, одежду. А откуда у молодого студента ценности или даже одежда? Из ценностей только два золотых кольца, но это не золото, это символ.
В Академии студентов кормили обедом. Этот постный паёк был единственной пищей для всей семьи. У матери не хватало молока малышам, а потом оно и вовсе пропало, да и какое же молоко у отощавшей голодной матери, которая даже свою часть отцовского пайка старается отдать детям. Отец все время на лекциях или в библиотеке; старается подрабатывать, служа в храме для слепых или в церкви на пороховом заводе. Но это не было приработком, а, скорее милостыней, потому что никакие бумажные деньги не ценились, а единственно реальным платежом была царская мелочь, поэтому, имея в руках двухкопеечную монету или пятак, можно было искать сухари, а, если повезет, и молока.
И все-таки все усилия оказались тщетными: один из истощенных, изголодавшихся близнецов на руках обессилевшей матери перестал дышать. Сыновей назвали в честь дедов-священников — Вячеславом и Георгием. И вот Вячеслава нет. Если посмотреть в ящик, подобие гробика, который отец срубил из старых досок — какие гробы при такой разрухе – то даже в нем, маленьком, совсем не видно крошечное тельце сына — костистое с натянутой кожицей и скелетными ручонками.
В Академии жизнь все труднее — камни в окна, освистывания на улицах. Хозяева, у которых поселились, хмурятся. Павел, глядя на отощавшего, но еще живого Георгия и ослабевших и неузнаваемых жену и дочку, решает их отправить к дальним родственникам вниз по Волге в село Пологое. Он ведет Марию с ребенком на руках и трёхлетнюю Надюшку на пристань. Опять мольбы взять на какое-нибудь судно. Пассажирские уже давно не ходят. Уговорили хозяина дровяной баржи. И вот эти беженцы в Пологом. Тут родственники накормили, приютили.
Наведение порядка новой властью продолжалось, и шли слежки, обыски, экспроприации. Так, у родственников семьи Павла при очередном обыске взяли шубы, а у девочек Нади и Вали отобрали присланные к празднику тряпичные куклы. Сказали, что это для детского сада — пусть все играют, а не только ты!
Выпуск очередного курса Академии состоялся. Но выпускали молодых ученых не просто на служение храму или на научную работу. Они выходили из стен Академии, понимая, что их путь — среди ощерившегося, озлобленного, изголодавшегося зла.
Начало двадцатых годов. Подписан позорный Брестский мир, по которому Россия, почти выигравшая эту войну, отдала всю свою огромную западную часть и обязалась платить колоссальные контрибуции. Гражданская война угасала, потому что у России не было сил. Всю российскую человеческую ценность — дворян, ученых, всех, кого называли буржуями, тех, кто владел чем-то, начиная от банка и кончая домом или просто лошадью, вывезли, выгнали, сослали, раскулачили, переселили, расстреляли.
По России инквизиторской волной шел красный террор. Он жег, терзал, рвал все, что раздражало тех, кто захватил власть. Экспроприация. Значит открытый, беззастенчивый, наглый грабеж, сдобренный кровью.
У него есть, а у тебя нет, — бери!
Власть наша; не даёт — убей, но возьми!
Теперь всё, что было их — наше!
Все, что его — твоё!
А что есть ценность? Захватившие власть это сразу поняли. Это — золото, камни, серебро, земля, скот. Повальная, всеобщая, поощряемая зарвавшейся новой властью экспроприация. Хватали всё — от особняков и квартир до портсигаров и ботинок.
В Петербурге, каждое воскресенье перед Зимним дворцом выставлялись и продавались вещи из дворца. Толпы алчущих наживы собирались и хватали — стулья, ковры, абажуры, подсвечники, столы, комоды, чашки. Отец композитора Е. Брусиловского купил небольшую оцинкованную ванну с монограммой «АР» — купель, в которой купали цесаревича Алексея. Он принес ванну домой, и в ней держали уголь, дрова и ведра с квашеной капустой. Во время войны 1941 года семья композитора уехала в Алма-Ату в эвакуацию, и имущество погрузили в ванну. Поселившись в пригороде Алма-Аты, где жили без всяких удобств, они устраивали банные дни, и беженцы, и даже местные казахи приходили со своей водой мыться в ванне Алексея.
Банки, дворцы, имения, богатые дома, просто чужое имущество отобрано, взято, присвоено.
Но мы будем плохими хозяевами, рассуждала новая власть, если не отберем ценности у храмов, монастырей, церквей, церквушек, часовен и просто не возьмем икон в частных домах! Вот там-то золота! Нажмем так, что не только золото с елеем, сукровица потечет! А чтобы это не выглядело явным грабежом, скажем, что в пользу голодающих! И действительно, патриарх Тихон объявил, что церковные оклады с икон и ценные вещи, не считая священных сосудов, можно и нужно пожертвовать голодным и истощенным людям. Сами церковники и прихожане помогали снимать оклады, собирали золотые и позолоченные вещи и сдавали, желая истощенной Руси насытиться. Наивные священники, миряне, да и сам патриарх, не знали, что эти смятые и спрессованные ценности, были отправляемы в бездну, которая называлась обязательствами по Брестскому миру, или просто разворованы, а голодающие — они ждали, надеялись, умирали и благословляли Бога, думая, что кто-то, наверное, все-таки насытился и выжил. Не всех же накормишь, Россия велика.
Охота за ценностями стала надолго главной темой для Народного Комиссариата внутренних дел. Когда в первый раз арестовывали моего отца, то вместе с книгами, письмами, дарохранительницей и епитрахилью взяли чайные серебряные ложечки, которые лежали не у отца, а просто в буфете.
Ну, вот, кажется, и навели порядок. Фабрики, что обещали рабочим и на что главным образом и подкупили доверчивых трудяг, так им и не передали, землю у крестьян отняли, бедняков расплодили миллионами, кулаков переселили или сослали, а то и расстреляли; ученых, дворян, благородную аристократическую верхушку выдворили, вывезли на специальных поездах и теплоходах, предварительно обыскав и опустошив портфели, сумочки, бумажники, кошельки и просто карманы. Белую гвардию выгнали или перестреляли, из высокообразованных патриотов-военных — Деникина, Юденича, Колчака сделали классовых врагов, а то и посмешище. Университеты, академии, институты превратили в скороспелый ликбез, куда брали без экзаменов за пролетарские заслуги и выпускали, фактически, тоже без экзаменов. Нужны были хоть полуграмотные, но свои.
Татар, чеченцев, ингушей и прочих, говорящих не по-нашему, а, значит, думающих неизвестно что, переселили. Развели неисчислимое число сексотов (секретных сотрудников), доносящих обо всех и обо всем. Установили органы управления, где главным критерием для каждого члена были не знание и не образованность, и не способности или владение языками, а верность партии. Докажи, что ты верен партии — и ты с нами. Каждый доказывал, как мог — доносил на брата, предавал отца, писал поклепы на соседей. Но что особенно ценилось, это клевета на своего коллегу или начальника. Все клеветнические заявления принимались и чаще всего без проверок пускались в ход. Начальника сажали или стреляли, а доносчика повышали. Так оно и шло. Поэтому главным действующим органом, от которого все зависело, которого боялись, как дьявола, и который мог всё, был орган ЧК. Потом он стал называться НКВД.
