IV. СТАНИЦА ЛАДОЖСКАЯ
СТАНИЦА ЛАДОЖСКАЯ
Когда к станичникам приезжает поп, никто не думает, как он венчает или отпевает. Это, конечно, важно, но главное не это. Главное то, что это новая семья, еще один двор, и какими работниками будут эти хозяева двора, такая будет и оценка. В станице, где все трудятся в поле и у себя в хозяйстве, поповские обязанности на втором месте. Первое впечатление — каков хозяин, каков земледелец. Особенно чувствуется это в казачьих станицах, где у кубанских казаков свои законы, своё отношение к землице, свой спрос. Попу давался надел, лошадь, корова, двор, а теперь — живи. Пахота, посев, уборка, молотьба, упряжь, корова стельная, корова яловая.
С этим столкнулись двое молодых людей, из которых он — выпускник Академии, она — Высших женских курсов. Изможденные волго-кубанским паломничеством и только что потерявшие второго из близнецов сыновей, они начали свое новое существование. Моя юная мать впервые в жизни возится с лошадью, не зная, как отличить узду от недоуздка, запрягает и распрягает, задает корм и подходит к корове для дойки, а из-за крепких заборов за ней наблюдают строгие и суровые глаза кубанских хозяек, знающих вкус пота и сурово оценивающих того, кто умеет, а кто не умеет работать.
В первый год никто не помог, не посоветовал, не поддержал. Даже когда телилась корова, все молчали и исподволь наблюдали, как справятся. Да и понятно. Попа берут не на один день. Берут соседа. А сосед — на всю жизнь.
Был год неожиданного мучительного испытания. Мать — по хозяйству, отец — в храме, на крестинах, отпевании, молебнах, а в перерыве — упряжь, навоз, подойники, лопаты, топор, пила. Помощи никакой. Наоборот. Не успел начать распахивать надел, уже стоит кто-то из прихожан и, испытующе вглядываясь, зовет навестить больную тетку. До врача далеко, а тут, вдруг что случится, так что уж, батюшка, прости, Бога ради, пусть хозяйка пропашет, а ты уж поторопись, тут всего-то верст десять.
Как всё неожиданно обернулось. Преодолел все трудности со станичным хозяйством — вместе с женой справились с бахчами, скотиной, покосами, лишь бы иметь возможность войти в храм и, сотворив молитву, приступить к главному — соединению людей с Богом. Для этого и долгие подготовки к проповедям с одолением и изучением апостольских и святоотеческих трудов, и мгновенные отклики на любую просьбу прихожан — исповедовать, соборовать, помянуть, окрестить, обвенчать. Пусть это — хоть в станице, хоть за много верст от неё, пусть в снег или в град, в нетерпимую южную жару или зимнюю студёную ночь, пусть пешком, пусть на дровах или мешках, но помочь, облегчить, поддержать, выслушать, внушить человеку надежду, укрепить в вере, согреть любовью пастыря. Пусть зовущий немощен, раздражен, несведущ — все равно, каждому подать руку. Ведь это дело жизни. Для этого Бог и даёт силы.
Служение его становилось всё более и более тяжелым. Станичники реже ходят в храм, потому что из Москвы сообщили, что Бога нет. Об этом же заявляют приезжающие из Краснодара агитаторы. Некоторые из них уже являлись в храм и во время богослужения стояли с винтовками, в шапках, выкрикивая кощунственные лозунги, а кто-то даже положил окурок на блюдо для подаяния. То и дело проходящие через станицу отряды — и не понять, кто они — требовали, отбирали, конфисковывали.
Однажды ночью группа конников постучали в ворота и потребовали проводить ближайшей дорогой на водопой к Кубани. Когда напоили коней, решили этого, уже не надобного попа, расстрелять. Один из конников, готовый уже было навести дуло, узнав, что у попа есть дети, сказал: «Да пусть его живет. Иди ты к своим детям, только медленно».
До самого дома шел медленно, а, войдя и увидев жену, дочь и только что родившегося сына, не сказав ни слова, бросился к старенькому киоту.
Каждое богослужение, каждая треба становились все затруднительнее. С каждым приездом агитаторов — новые запреты: запретили звонить, запретили крестные ходы, грозили, что запретят крестить и венчать.
Молодой священник не ожидал такого. Он готовился к мирному служению, но уже ясно ощущал, что падение царского трона, революционный переворот стали началом борьбы с Церковью, Православием и верою. В своем станичном уголке он был свидетелем лишь того эха, которое долетало до Краснодарского края, но даже и оно было грозным. Любая малость, пришедшая из столицы, казалась гигантской, накатывалась раскатами грозы.
Гром грянул. Храм закрыли. Гроза обернулась маленькой, неровной, криво наклеенной на дверях храма бумажкой с какой-то смазанной печатью.
Приготовления к храмовому празднику, торжественному богослужению, проповеди о крепости веры в подражание великим подвижникам, поздравление паствы, именинников все это оказалось вмиг попранным этой жалкой бумажкой.
Готовый к трудному, но радостному дню, он стоял на ступенях храма — своего дома, отторгнутый, ненужный.
Больше того, станичники, до той поры не поддававшиеся на агитацию и запугивания, увидев закрытый храм и выгнанного отца Павла, сами боялись подойти храму и его служителю. Отец Павел впервые испытал чувство загнанности, видя вокруг себя отчужденных, боящихся поднять глаза прихожан. Остались только семья и хозяйствование на своём дворе. Да и двор ведь был дан как приложение к храму, а теперь он не настоящий станичник. Надо тихо сидеть и ждать, как повернётся судьба. Полным сил быть травинкой при дороге — растопчет любой. Но и это было еще не всё.
Появились новые попы советского толка — обновленцы. Они — за советскую власть, они готовы изломать многовековой обряд богослужения, готовы на все, только бы их не гнали.
Отец Павел с его неколебимой стойкостью в соблюдении церковного уклада был для обновленцев помехой, а поскольку жители станицы не вдавались в детали обряда, а обновленцы вроде как тоже молились, то многие станичники сочли возможным дружить с обновленцами, тем более, что новая власть их не преследовала. Это был новый удар по недавно вступившему на пастырский путь тридцатитрехлетнему Павлу.
До сих пор он не знал, что чтобы идти к своей Истине, надо уметь переносить удары. Может быть, как никогда, он почувствовал, что только в молитве он найдет помощь, только в имени Господнем надежду. Он молился уже не о себе. Он знал, что надо молиться о храме, о Церкви, о вере. Он понял, что молитва его должна быть тяжелой, весомой, потому что пришла пора молить Бога не о хлебе, а о защите Православия.
Прошел Великий пост, и в этой мрачной безысходности сверкнул луч надежды. Отец жены, тесть, узнав о бедствиях отца Павла, прислал весть из Москвы. Хотя в Москве сейчас очень тяжело, в одном окраинном храме с ласковым именем «Введение на платочках» есть место регента в церковном хоре. Может быть, отец Павел, знающий это искусство еще с Академии, согласился бы занять это место?
Регент? Пусть регент, но только бы быть в храме, участвовать в богослужении, создать стройный хор, поющий Чеснокова, Бортнянского — ведь так много хорошей церковной музыки на Руси! Может быть, не все пути еще закрыты.
