VII. ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ
Церковь Введения во храм Пресвятыя Богородицы на окраине Москвы в Черкизове, построенная на средства прихожан–ткачей, отделочников, работавших и живших в этом районе, имела еще свое адресное название — Введения «на платочках».
На душе становится уютно, когда слышишь эти русские, чисто московские, ласковые адреса: «на платочках», «Николы под вязом», «Николая красный звон», «Николы на курьих ножках», «Троицы на грязех», «Ермолая на козьем болоте», «Николы мокрого». Русской домовитостью веет от этих названий. Думаешь об этом храме и входишь в него, будто в родной дом. Эти дополнения согревают русской чистотой и родственно сближают.
Рядом с Черкизовом есть целый узел мест, где названия дополняют и украшают одно другого: Покровский мост на реке Яузе, бывшее село Введенское и храм «Введения во храм», Дворцовое село Покровское и храм «Покрова Пресвятой Богородицы». И неважно село ли названо по храму или храм по селу. Важно, что в этой сплетенности есть то самое благочестие, которое является особо русским.
Если от Покровского моста через Яузу пойти к огромному сооружению из многих краснокирпичных корпусов, которое носит имя «электрозавод» (улица, по которой идешь, теперь Электрозаводская, раньше была Генеральная), то с правой стороны увидишь широкий бульвар, усаженный по бокам линиями развесистых деревьев и широкий лабиринт из клумб и дорожек. Бульвар идет вверх, а дома за деревьями слева и справа будто подчеркивают возвышение, поднимаясь ступенями один над другим. Эти ступени из домов и устремляющийся вверх бульвар будто затягивают тебя туда, вверх — выше и выше. А там - далеко и высоко, кажется, над бульваром и домами, будто солдатами, стоящими по росту, там, в выси стоит храм. Снизу он кажется сказочным, игрушечным. Он будто взлетел над всем, что вокруг, и парит — белый с куполами, окруженный по нижнему краю зеленью, которая казалась облаками, несущими неземное сооружение Увлекательно идти по лабиринтам тропинок, все более приближаясь к храму. По мере приближения он меняется, будто поворачиваясь и красуясь, открывая то резную ограду, то силуэты колоколов на звоннице, то уже все яснее видный образ над входом — Введение Богородицы во храм.
Этот каменный сияющий дворец так и называется храм Введения. Он предстоит на горе, как на блюде. Вершина горы окружена оградой, за оградой зеленое кольцо, как будто зеленым мехом обложившее подножие храма. В этом зеленом лабиринте тропинки, лавочки и иногда могилы каменные, покосившиеся, уже вросшие в землю плиты с надписями — протоиереи, купцы, монахини.
Внутри чувство прохлады и душистой сырости — на улице жарко. Веет стариной и ладаном. Только уголки света около узких окошек — длинные золотые полосы на каменных плитах и очажки света на подсвечниках от зажженных свечей. Иногда в мерцающем свете мелькнет серебристое пятно оклада на лике или видно неясно очерченный глаз или персты на иконе, освещенной тусклой лампадой. Таинственная тишина висит в храме, и только потрескивание свечей или чей-то вздох и бормотание в темноте нарушают эту густую тишину.
Отец, будучи регентом, все же в душе носил желание вернуться к пастырской деятельности, и когда он узнал, что в храме Введения у Покровского моста нужен священник и там есть кандидаты на это место и Совет прихожан выбирает кого-то из кандидатов, он решил принять участие в этом необычном конкурсе. Конкурс был прост — надо отслужить Литургию и сказать проповедь. Несмотря на начавшиеся гонения на церковников со стороны новых властей, кандидаты были. Дошла очередь и до отца.
Деревья, окружавшие храм и будто возносящие его на себе, расцвели и сверкали зелеными блестками. Жаркий день сделал всех пришедших в храм по-весеннему радостными и улыбающимися. Весна. Воскресенье. Праздничное богослужение. Весь храм убран цветами. У каждого образа зажженные большие свечи, отороченные цветами. Пестрит цветная масса рубах, кофт и кофточек, косынок, платков. В этом букете воскресной одежды, как сверкающие пятна, белые платки и платочки на головах женщин. Особенно немолодых. Белый платок или сияющая белизной косынка в храме — что может быть радостнее и праздничней. А сегодня еще один праздник — новый священник.
— Сколько же ему?
— Тридцать пять.
— Говорит громко!
— Понятно служит!
В переполненном храме служба подходила к концу. Множество причастников подходило к Чаше, и вот, наконец, взволнованный священник вышел на амвон. Вышел и встал молча, с глазу на глаз оказавшись перед массой не просто слушающих Литургию, а слушающих его самого. Он стоял перед массой ожидающих, надеющихся, жаждущих живого слова пастыря.
Как решиться начать, как сказать то, что на душе, что нужно сейчас этим людям, потерявшим почву под ногами, людям, вера которых уже называется преступлением.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Именно здесь, на своей первой проповеди в первом храме отец, оканчивая ее, сказал:
— И если спросить, Господи, что же такое счастье? И где оно? Я все потерял или теряю или могу потерять. Так разве есть оно? И мы, православные христиане, молодые или узнавшие жизнь, полные сил или больные, семейные, неженатые и вдовые должны сказать: Боже! Счастье — это мое умение с благодарностью радоваться тому, что Ты мне дал сегодня. Благодарю Тебя, Боже мой, за то, что Ты мне дал. Я возрадовался тому, что я имею и постараюсь не утратить Твоего дара.
Проповедь окончена. Еще с затаенным дыханием все стояли, переводя на себя все, что сказал этот молодой отец Павел, а он чуть в задумчивости пошел в Царские врата, чтобы взять с престола крест. Над Царскими вратами было изображение Святого Духа — золотого голубя на фоне множества золотых, вырезанных старыми мастерами лучей. Сегодня, в праздник, это тоже было украшено цветами, и как раз, когда отец Павел проходил под этим изображением, один цветок оторвался и упал прямо на его разгоряченную, встрепанную голову. Все, кто следил за уходящим священником, даже ахнули. Могло показаться, что что-то рушится. Но все было как прежде на месте. На голову пастыря упал цветок. И все, и сам отец Павел, взявший в руки этот маленький живой комочек, поняли это как знак, как символ. Как точку в заключение той взволнованной проповеди, что была совершена.
Отца пригласили быть постоянным священником в этот храм. Счастливое возвращение к духовной, творческой жизни.
Началась пастырская деятельность. Службы, молебны, панихиды в храме, где кроме главного были еще приделы в честь Иоанна Богослова и Иоанна Воина, посещения заболевших или немощных. Пришли и заботы о самом храме — ремонты, украшения, отопление, постоянные посещения все более враждебных чиновников с просьбами о дровах, свечах, электричестве, гвоздях. Как бы это не было тяжело, все это преодолевалось для того, чтобы собравшись вместе с верующими иметь возможность вслух сказать: «Благословен Бог».
Любовь отца к хоровому пению была пожизненной, и часто после всенощной к нему в алтарь приходили мужчины из хора и вместе с ним пели, или «Днесь спасение миру бысть», или «Воскрес из гроба». Это был заключительный музыкальный аккорд Всенощной.
Счастье это не длилось и трех лет.
Общее собрание рабочих Электрозавода постановило, что рабочим надо смотреть кино. А кинозала, чтобы вместил всех желающих, нет. А рядом есть церковь — очень большое помещение. И там молятся Богу. А на лекции нам сказали, что Бога нет. Поэтому постановляем обратиться к власти, чтобы храм закрыть и отдать нам. А лучше храм сломать, а клуб выстроить новый.
Вышло постановление — храм сломать, как не имеющий исторической ценности. Этот сказочный дворец разрушили в 1929 году. Много разворовали, многие церковные вещи: иконы, утварь, облачения, труды художников, мастеров разных профессий, - куда-то вывезли.
Личные вещи отца, находившиеся в храме, взять не позволили, а тоже вывезли. Искать их или взять значило ограбить государство. Поэтому в один миг отец не только оказался без работы, но и без одежды.
Когда он служил, моя сестра вышила для него пояс и подарила на праздник. Пояс вывезли тоже.
Надежда Павловна, дочь отца Павла, вспоминала:
— Я узнала, где этот склад и направилась на Никольскую улицу около ГУМа. После просьб и уговоров мне разрешили туда войти и поискать пояс. Кучи подсвечников, паникадил, икон, облачений, утвари были нагромождены без всякого порядка. Милостью Божией пояс оказался сверху всех святых ценностей, которым мы поклонялись и которые любили. И потому, слава Богу, мне не пришлось на них наступать, ворошить и тревожить их.
Меньше, чем через три года после счастливого начала, отец Павел стоял на груде кирпича, оставшейся от дворца на холме.
