X. СЛОВО
Архиепископ Евсевий до 1931 года служил в Свердловске. Когда он мог посещать Москву, он служил в папиной церкви. Не знаю уж, как это случилось, но он взял меня к себе посошником.
У архиерея есть три спутника, неотступно следующие за ним во время службы, помогающие ему и в трапезной храма, где стоят молящиеся, и в алтаре. Почтение перед чином и возрастом заставляют их быть всегда в помощниках — понести коробку с митрой до извозчика, помочь одеть или снять пальто. Обязанности иподиаконов — одевать, сопровождать епископа и присматривать во время службы; держать и носить подсвечники с очень длинными свечами, соединенными наверху. В одном из них две свечи — дикирий, а в другом три — трикирий.
Обязанность посошника — носить посох епископа и подавать ему его. Когда епископ входит в храм перед богослужением, его уже ждут иподиаконы и посошник с посохом. Посох — высокая, больше метра, металлическая трость с несколько изогнутой перекладиной-ручкой наверху. На ручке обычно укреплено миниатюрное распятие. Перекладина высоко и как ручка почти никогда не используется. Под перекладиной есть выпуклость, на которую вешается чехол посоха примерно на половину его длины. Чтобы епископу удобно было брать посох, надо раздвинуть края чехла и открыть металлическую трость. При передаче посоха епископу посошник целовал его руку.
Посошник всегда рядом, куда бы ни шел и где бы ни стоял епископ. Только в алтарь епископ не ходит с посохом, а оставляет его около Царских врат. Выходя из алтаря, берет его снова. Посошник выходит из алтаря несколько раньше и, взяв прислоненный к иконостасу посох, стоит и ждет.
Выход епископа из алтаря во время богослужения всегда момент торжественный. Он сопровождается либо торжественными песнопениями, либо происходит во время нависшей паузы, такой волнующей и интригующей. Выход же посошника, этого предвестника напряженного момента, всегда тешил мое тщеславие. Зная, что на тебя обращены тысячи глаз, что твой выход заставляет присутствующих испытывать волнение, ты старался быть сдержанным и сосредоточенным.
В службе у меня были любимые и нелюбимые места. Там, где надо было долго стоять, держать посох рядом с архиеереем, который, мне казалось, долго читал или молился, было утомительно, и я заставлял себя напрягать все внимание, так как любое моё движение могло отвлечь или нарушить ту молитвенную атмосферу, которую сохраняли все.
Особенно я любил проповеди.
На самой высокой ступени амвона стоит архиерей, лицом к народу. У него в руках посох, на который он, пожалуй, впервые за все богослужение, опирается. Рядом с ним, лицом в ту же сторону, я.
Пастырь, выходя к собравшимся, своей речью ставит точку в заключение сегодняшнего моления в храме. Все уже прочитано и спето. Осталось только осенить себя крестным знамением в последний раз и в душе своей сказать аминь. И этот аминь произносит он, вышедший на амвон.
Когда этот момент приближается, все сослужившие, все причастные, все молящиеся вопросительно, с напряженной пытливостью ждут — будет ли пастырь говорить, готов ли он принести заключительную мысль, так всеми ожидаемую, сгусток духовных ценностей, явившихся сегодня во время чтения Евангелия, Деяний апостолов, песнопений и возгласов. Долгожданное слово пастыря.
— А будет ли СЛОВО?
— Сейчас будет СЛОВО.
— Подойдем ближе, начинается СЛОВО.
СЛОВО — это то, с чего начался мир; евангельские семена сеятеля; тот истинный хлеб, чем жив человек.
Все человечество треплет, болтает, перечеркивает, снова пишет и безотчетно произносит разноязыкие слова. В книгах, газетах, журналах, словарях мелькают буквы, складываясь, смешиваясь и множась.
И только однажды эти буквы сплетаются в свое истинное сочетание, когда в храме пастырь перед лицом Бога говорит о содержании богослужения, священнописания, содержании души человека. Произносит СЛОВО.
Нужно быть умудренным, все знающим и все продумавшим, в душе своей все пережившим, нужно иметь право, чтобы достойно нести СЛОВО.
Владыко Евсевий — высокий, с чуть заметной проседью в усах и небольшой бородке, в очках. У него были беспокойные, всегда подвижные и будто внезапно замиравшие пальцы. Он резко брал посох, но не вырывал, а давал время поцеловать руку, резко перехватывал двумя руками во время проповеди, отчетливо, почти скульптурно быстро складывал их то в троеперстие, то в символическое ИС ХС для благословения.
Он начинал говорить, держа посох, будто схватив его. Мне казалось, что он своим обволакивающим голосом схватывает и слова, вытягивая, удлиняя, будто распевая их. Это не было пение, это были скульптурные, как и его пальцы, слова поэта, радующегося тому, о чем он говорил.
И богомольная Мария, восторженно слушающая Христа, и прилежная Ма-а-рфа, так тщательно готовящаяся угостить дорогого гостя, - обе хороши, если они вместе и если обогатят друг друга тем, что имеют. Растягивая имена, он будто видел тихую Мари-и-ю и энергичную Ма-а-арфу. И Марии нужно прилежание Марфы, и Марфе нужно отдать время молитве, особенно, если рядом пастырь. Обе они едины, и зовут их почти одинаково. Так и каждый из нас, должен соединять в себе усердие молитвенника и труженика.
Перед нами лица, лица Внимательные, зачарованные, истовые. Празднично повязанные, гладкие и морщинистые, открытые или обрамленные волосами, и направленные в одну сторону глаза.
Глаза слушающие, внимающие, думающие, глаза светящиеся. Присутствуя на проповеди, будучи свидетелем значительного момента — передачи и восприятия СЛОВА, я понял, что самые красивые глаза не те, что с ресницами или необыкновенными бровями, не миндальные или круглые, не с поволокой или нарисованные, а глаза озаренные и обогащенные СЛОВОМ и направленные внутрь себя.
