XVII.СТЕЖКИ И ГОДЫ
Стежок за стежком, узелок.
Вознесенский монастырь — это и усыпальница княгинь и цариц, и местопребывание будущих цариц перед венчанием, и, конечно, обитель монахинь-тружениц, слава о которых идет по всей земле. Это они дарят царям, храмам, знатным людям изделия, украшенные сказочной отделкой. Их выдумке, несказанной фантазии нет границ. Так во всей Руси и знают, если митра епископа, или праздничное облачение у духовенства, или необыкновенный оклад у иконы, или цветы, или невиданной отделки гирлянды из камней, золотых или серебряных тоньше волоса нитей — особенно красивы, — это «от Вознесения», а еще говорили «от Стародевичьего» — значит, сделано вознесенскими умелицами, творящих свои чудо-изделия между молитвами и иными послушаниями.
Стежок за стежком, узелок.
Нащупать, проколоть, натянуть, — трудилась в своей светелке княгиня Евдокия, готовя подарок мужу, князю Димитрию. Собрав в Москве князей и взяв с собой несколько воинов, он помолившись отправился в Троицкую обитель на поклон и беседу к игумену Сергию. Княгиня Евдокия, не перестававшая молиться об умудрении мужа, поднимающего руку на тьму-тьмущую алчных полчищ, ждала, боясь и предположить, что скажет преподобный Сергий — благословит или посоветует смириться и положиться на волю Божью, а, значит, быть может, на новое иго, разорение, надругания.
Стежок за стежком дошивала она задуманный ею нарукавник, поруч, который князь надел бы, случись поход.
Встретив его у Фроловских ворот, она удивилась перемене в князе. Он будто юношей стал, так озарили его встреча и беседа с мудрым старцем. Преподобный Сергий не только одобрил намерение князей, но и, помолившись, благословил их на эту святую битву. Больше того, благословляя, старец-игумен дал Димитрию помощников — иноков-богатырей Пересвета и Ослябю, которые владели мечом не хуже, чем сам князь, но еще были бы во весь поход и битву помощниками, несшими благословение мудрейшего Сергия.
И вот Димитрий уже берется за седло своего нетерпеливого гнедого, и Евдокия, поклонившись и перекрестив, надевает ему на руку вышитый ею поруч, чтобы помог, защитил, уберег дорогую руку смелого мужа. Видит она, как ловко сидит ее подарок на руке князя, как рука, обтянутая разукрашенной ею тканью, будто парит, когда князь, перекрестившись и надевши шлем, указывает огромному русскому войску двинуться.
Княгиня, глядя на этих воинов, сильных, смелых мужчин, готовых постоять за свою отчизну, понимала, что их жертва в этой битве за землю, за семью, за Русь, за веру — их жизнь. А что может дать она? Что она имеет, чтобы имело такую же цену? Любовь? Да, ее любовь к князю безгранична. Ее красота? Это не ее заслуга, и этим нечего гордиться. Но у нее есть вера, и есть умение. Она рукодельница. Ее фантазия, ее руки, ее пальцы делают чудеса. Скольких женщин, взрослых и юных, родных и приезжавших издалека, она обучила искусству рукоделия, но рукоделия особого, где во главе было не просто ловкое умение, а была бы вера, была бы озаренность, которая водила бы этими руками. Чтобы дело вершил не просто мастер, а тот, душа которого чиста, кто творит, пусть даже малое, но во имя большого, главного, высокого.
И княгиня, стоя в воротах Фроловой башни, дала обет. Если будет побеждена орда и если князю Бог сохранит жизнь, она воздвигнет храм и поставит монастырь. Женский. И насельниц этого монастыря она обучит тому умению, которым владеет сама, и той душевной устремленности, которая должна быть у подлинного русского рукодела.
Великая победа. Свершилось. Князь воротился живой. Нарукавник был смят, поцарапан, даже разорван, но цел, цел, как и князь. Душа княгини Евдокии ликовала. Ее, пусть малый, но все же вклад в подвиг мужа был совершен. Орнаменты и изящные кресты на поруче, будучи все время с князем, хранили его. В память победы на Куликовом поле Евдокия построила внутри Московского Кремля храм в честь Рождества Пресвятой Богородицы.
В 1387 году был заложен монастырь у Флоровских ворот. Потом, когда внутри будет поставлен храм Вознесения, монастырь будет называться Вознесенским. Его юные насельницы под руководством княгини Евдокии (в 1407 году принявшей пострижение под именем Евфросинии) начали свой подвижнический труд, продолжавшийся более пятисот лет.
Стежок за стежком, узелок за узелком, натянуть, проколоть: «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу.»
В гонениях, в обстановке постоянного запугивания, бесчисленных трагедий, происходивших вокруг ежечасно, да еще при жизни в нищете (была карточная система, но «лишенцам» карточки не полагались, и питаться приходилось, пользуясь рынками, которые, как частные точки, разгоняли, а то и случайными приношениями), в этой обстановке простая мысль о завтрашнем дне была пугающей.
И вдруг рука Божия снова послала отцу Павлу возможность священнического труда.
У моста через Яузу в бывшем селе Рубцово, а потом — Покровском, стоял древний двухъярусный собор Покрова Богоматери. В его первом этаже находилась созданная еще по царскому указу Община сестер милосердия. Это был как маленький монастырь во главе с игуменьей, где для проведения богослужений нужен был священник. На скромную должность священнослужителя, а также духовника этой Общины и был приглашен отец Павел, который с благодарностью и воодушевлением принял этот дар.
Он никогда не служил в монастыре, и вот это случилось.
В общем развале, разгроме, разгуле богоборчества эта монашеская обитель была островком сохранившегося молитвенного благочестия.
Почти одновременно с приходом к Покрову отца Павла в Кремле ликвидировали Вознесенский монастырь и монахинь просто выметали, как ненужный мусор. Эти с юных лет молитвенницы и виртуозные рукодельницы в страхе и ужасе уходили из своей обители, ища какого-нибудь пристанища. Покровская община приютила тех, кто выжил и не ушел из Москвы. Насельниц и молитвенниц в общине стало больше. А тут еще оказалось, что новой власти понадобилось громогласное прославление, новые монументы, памятники, свои поэты-крикуны. Поэтому власть не только не протестовала против поселения вознесенских мастериц в Покровскую общину, но и позволила организовать артель по изготовлению знамен, плакатов и портретов новоявленных вождей. Это новое, художественное восхваление советской власти должно было создаваться руками выгнанных вознесенских умелиц на бархате, атласе, шелке знамён, шитых золотыми, серебряными нитями, камнями и жемчугом. Ценные материалы, дорогие ткани им дали, реквизировав это, конечно, из того же Вознесенского монастыря.
***
Стежок, стежок, узелок.
В стежки вплетается тихий голос живой свидетельницы тех дней Надежды Павловны Ансимовой.
Покровская община началась для меня с тех пор, когда папу (отца Павла) перевели туда после разрушения храма Введения Пресвятыя Богородицы на Введенской площади (ныне площадь Журавлева). Храм Покрова Пресвятыя Богородицы был маленький, уютный. Службы там были долгие, близкие к монашеским. Псалмы читали и пели полностью без сокращения. Пели там монахини с разными диапазонами голосов. Хор был красивый. Отец Павел очень любил хоровое пение. Так как в Вознесенском монастыре монахини занимались художественным рукоделием, их (как артель) приспособили шить знамена и портреты вождей. Рассказывали монахини, что им поручили вышить портрет Ворошилова в шинели. Они вышили шинель с застежкой налево, как застегивают рясы и подрясники. Оказалось, что нужно было застежку сделать направо, как у светской мужской одежды. Пришлось все перешивать.
Папу монашеская община очень уважала и любила за его усердное служение, за проповеди и за чуткое отношение к людям. Жили монахини в очень большой комнате, где рядами стояли чистенькие аккуратные железные кровати. Около каждой кровати стояла тумбочка для хранения личных вещей и белья. В углу был киот с иконами и лампадками. Помню прекрасную икону преподобной Евфросинии в полный рост, основательницы Вознесенского монастыря и покровительницы монахинь. Сейчас она находится в храме Воскресения Христова в Сокольниках. Видимо, эту икону принесли туда из Кремля при разрушении монастыря, а икону в Покровской общине писали сами монахини. Житие преподобной Евфросинии очень поучительно. Всегда читаешь его с глубоким чувством любви к ее мудрости и подвигам.
Большую часть комнаты занимали рабочие места, где стояли пяльцы и принадлежности для работы. На больших пяльцах работало по несколько человек. Там шили крупные вещи. Много было маленьких пялец для одиночной работы. Знамена с золотой нитью шили специалисты золотошвейки. Вышивали разными швами: и гладью, и «штопкой», и «канителью», и бисером, и «узелками». Эта работа была большим искусством.
Одной из художественных работ была икона Покрова Пресвятой Богородицы. Эта икона была вышита в двух экземплярах. Одну они сделали в дар храму, а другую - в дар отцу Павлу. Та икона, которую вышили для храма, находится в храме Николо-Покровском, а свой дар отец Павел хранил до последнего своего служения в храме Рождества Христова.
В какое-то время (даты не помню) эту артель распустили с условием самостоятельного обустройства тех тружениц в жизни. Кто куда устроился, сказать трудно.
В 1930 мне было 16 лет. Меня никуда не принимали из-за социального происхождения — ни учиться, ни работать. Попытки устроиться были, экзамены сдавались успешно, но в списках принятых меня не было. Отец считался «лишенцем», и наша семья не получала продовольственных «заборных» карточек. Мне посоветовали обратиться к прокурору. Прокурор, выслушав просьбу, сказал — чтобы получить «заборную» карточку, надо жить отдельно от родителей-лишенцев.
Одна из монахинь Покровской общины, оставшись без крыши, обратилась за советом к отцу Павлу. Моим родителям пришла мысль поселить нас вместе — матушку Евдокию и меня. Матушка Евдокия (Евдокия Иосифовна Лёшина) была из многодетной семьи, и ее с малых лет отдали в Вознесенский монастырь, где у нее была тетя монахиня. Нам сняли комнатку на Открытой улице. Это была последняя улица, пересекавшая Лаченков переулок. Наше окно выходило на огороды, где сажали картошку и овощи. (Теперь там начинается Открытое шоссе). Там мы жили до моего замужества. Жили мы строго, придерживаясь матушкиных уставов, ходили в храм, молились, постились и любили петь. У матушки было прекрасное сопрано. Она учила меня вышивать. Осталась наволочка на подушку, которую я вышила — «На память папе». Получив карточку, обучившись частным образом, мне удалось устроиться на завод. Сначала чертежником, а потом уже работая на заводе, удалось окончить чертежно-конструкторские курсы.
В 1935 году по настоянию мамы я вышла замуж. Мою мечту о монашестве мама считала нереальной, так как монастыри разрушали, монахинь разгоняли, а подвиг замужества мама считала не легче монашеского. Мужа мне выбрал папа. Прожили мы с мужем 56 лет в мире и согласии. Это был очень скромный, умный и чуткий человек — инженер Владимир Николаевич Покровский.
Куда устроились монахини из Покровской общины, не знаю, но многих помню и поминаю их: монахинь Ираклию, Дорофею, Антонию, Сергию, Авраамию. Царство им Небесное и вечный покой пошли, Господи!
Матушку Евдокию в 1936 году арестовали и сослали. Из ссылки писем от нее не было. Перед папиным арестом в 1930 году мама отдала матушке на сохранение папин крест и часы. Где находились эти вещи во время ссылки матушки, мы не знаем, но, вернувшись из ссылки в 1957 году, матушка, встретившись с мамой, передала ей эти вещи. Они хранятся у брата Георгия.
Вернувшейся из ссылки матери Евдокии нельзя было проживать в Москве. Узнав о том, что в Рязанской губернии в селе Лётово служит отец Иоанн Крестьянкин, матушка поехала к нему и служила у него алтарницей. Отца Иоанна после ссылки пять раз переводили из храма в храм, пока, как он говорил, он не припал к ногам Патриарха Алексия I с просьбой устроить его в обитель. Его Святейшество благословил его на место жительство в Псково-Печерскую обитель, где Господь хранит его доныне. Матушка приезжала ко мне, когда я была уже замужем. Ей надо было помочь, кое-что сшить и снабдить ее некоторыми бытовыми вещами. Умерла матушка в Лётово в схиме монахини Евфросинии. Но о смерти ее мне никто не сообщил. Вечная память Вам, дорогая моя наставница, труженица и мученица. Всегда молюсь с любовью и благодарностью.
Тридцать лет назад, в благодарность Богу за то, что Он слышит, внимает и протягивает могучую Руку помощи, Надежда Павловна дала обет послушания, по благословению своего духовника, отца Иоанна Крестьянкина, — свой дар вложить в сотворение параманов и жертвовать их в монастыри. Было одно препятствие к этому тончайшему рукоделию — слабое зрение. Но духовник ободрил: «Я пришлю Вам помощников.» Вскоре переслал для нее маленькую, на картоне, икону целителей очес — святых Мины, Лаврентия, Лонгина и святителя Алексия. Каждый раз, начиная рукоделие, она ставила перед собой икону, прося их помощи, и вот сейчас, в свои девяносто, она вышивает и читает без очков.
Параман — кусочек твердой ткани, на котором вышиты надпись, крест, терновый венец и много символов вещественных и буквенных, обозначающих страшный акт мучений на кресте Иисуса Христа. Параман носится монахами, привязанным к спине в знак обремененности каждого тяжестью грехов, совершенных человеком и необходимости постоянного покаяния.
Сколько лет днями и ночами она обвивает бесконечную нить вокруг креста с терновым венком, сколько сотен параманов надеты, как духовные вериги на согнутые спины и сколько сотен молитв вознесено в благодарность за неустанный труд ссутулившейся маленькой вышивальщицы! А в ответ из Псково-Печерской обители приходят письма-благословения с адресом «Надежде, что шьет параманы».
Стежок, стежок, узелок.
И кажется, что за пальцами и иглой девяностолетней труженицы стоит нескончаемая череда всех русских умелиц, когда-то принявшихся за труд с благословения монахини Евфросинии, и что эта игла, творящая чудеса, уже не игла, а бесценный символ, тянущий нить русского молитвенного творчества сквозь века.
Это короткое время служения отца Павла в храме Покровской общины, время совместного моления гонимого пастыря и гонимых монахинь, было отмечено драматическим финалом развала русского вдохновенного коллективного творчества, творчества православных мастеров, сформированного в Кремле во времена Куликовской битвы и Дмитрия Донского.
