XV. КУЛИЧИ
В нашей семье исстари сложилась традиция большого празднования Пасхи.
В Великий Четверг — чтение двенадцати Евангелий, после которого возвращались домой, бережно неся в бумажном фонарике трепетный огонек свечи; в Пятницу — вынос плащаницы и чин погребения; в Субботу — полунощница, крестный ход, сопровождаемый ликующим перезвоном колоколов, мерцанием сотен свечей и победными возгласами: «Христос воскресе!» И мы вторим: «Воистину воскресе!»
Перед Страстной неделей начиналась уборка дома. Мыли и чистили все. Кажется, никогда с такой тщательностью не начищали каждый уголок, как под Пасху. На мою долю выпадало чаще ходить за водой на угловую колонку. Ходить я не любил, потому что там мог встретить ребят, которые хоть и учились со мной, и вместе списывали, и били стэп на переменках на каменном полу лестничной клетки, все же не упускали случая кинуть: «У попа была собака». Я не боялся — я был драчун, но самому своим появлением вызывать такие сцены не хотелось. Лучше посидеть дома и почитать или попилить, попаять, зарывшись в какую-нибудь интересную схему.
Если я не носил воду и уже сделал уроки, мне поручали чистить серебряные вещи. Серебра было немного, хоть и говорилось — се-ре-бро, как с большой буквы.
— Ты уроки сделал? Начинай чистить серебро.
На стол ставилась сахарница, солонка на шариках вместо ножек и полдюжины чайных ложек. Столового серебра не было. Было четыре столовых ложки, старых, от многократного использования объеденных с одного острого края. К серебру прибавлялась снятая с киота лампадка. Я чистил их нашатырным спиртом и зубным порошком. Мне нравилось видеть, как чернеет порошок и светлеет металл. Эта работа была грязная, мужская, и я был счастлив, что ее держат за мной.
Но самое интересное, конечно, это приготовление пасхального стола. Смотреть, как красят яйца, делают пасхи — ванильную, сливочную, шоколадную, ореховую, сметанную.
Самое же большое священнодействие совершалось над куличами. Сложнейшие рецепты, каждый раз после многочисленных переговоров со знакомыми несколько усовершенствованные и потому опять вызывающие волнения хозяйки. Сбивать желтки, составлять рецепт теста, и потом месить. Месить нужно до тех пор, пока тесто не начнет отлипать от рук, и если его потянуть пятерней — оно должно тянуться, как кружево. Месишь так, что уже нет сил, болит спина, не сгибаются руки, а к рукам еще не пристает, да еще и липнет так, что, кажется, никогда не начнет отлипать.
А тесто все не меняется. Опять, в который раз, берется мама. Я уже сделал уроки, скоро ужинать, месили целый день. И вот мама зовет: «Юр! Посмотри!» И, действительно, совсем недавно опускали руку в это тесто и не знали, как его от пальцев и от ладоней отодрать. Теперь опускаешь в него руку, а оно, как резиновое, просто натягивается внутрь и к руке не пристает. Только пальцы блестят от масла. Мама защипывает пятерней тесто и тянет его. Оно тянется так, будто сейчас лопнет, тянется, действительно, как кружево, но кружево очень старое, потому что рвется, ползет и увеличивает дырки на глазах. Так и видишь старое бабушкино кружево, долго лежавшее в сундуке, когда-то белое, теперь от времени пожелтевшее, расползшееся на глазах. Кружево старинное, отделанное камнями-изюминками.
Мама делит тесто (только бы не застудить его), кладет в формы, тщательно смазанные внутри русским маслом, и ставит, хорошо укутав, — пусть всходит.
Я то и дело бегаю за водой и ставлю на керосинки чайник и кастрюли. Приготовление стола — это бесконечное мытье. Сбивали желтки — мыть миску, ложки. Мешали тесто — мыть макитру. И надо носить, носить и греть, греть.
Теперь остается ждать. Когда месишь, все зависит от тебя. Еще усилие, и тесто готово. А вот уж когда поставили всходить, тут уж хозяйка бессильна.
На другой день, в среду, куличи пекутся, обливаются сахарной кашицей и торжественно ставятся на тарелки или блюда.
Затем красили яйца. Красота, яркость пасхальных яиц были неописуемыми. Специальной краски не было, и яйца красили, отваривая их с луковой шелухой. В зависимости от сорта лука и от длительности варения получались цвета — от кремового до коричневого. Самой интересной и непредсказуемой по результату была варка яиц, завернутых в связку – "пасму" шерстяных цветных ниток или линяющих лоскутков материи, задолго до этого собираемых и хранимых. Многие (у нас в семье тоже) расписывали каждое яйцо тонкой кисточкой, рисуя сюжеты — от евангельских до сказочных. Яички — символ жизни, раскладывали на блюдо вокруг ярко-зеленой, веселой щетки проросшего овса, который высевали заранее, на четвертой-пятой неделе.
Пасхи, куличи, яйца — все готово, надо святить.
Меня до сих пор умиляет этот старинный русский обряд, когда люди — в большинстве, женщины, главным образом, пожилые, надев на голову чистый, праздничный платок, и, обернув в чистые белые платки пасхи и куличи, торжественно идут в храм — святить. Сотни пасх, куличей, обложенных цветными яйцами. А на кулич-то нет-нет, да и воткнет какая-нибудь бойкая бабушка яркий бумажный цветок, чтоб уж совсем было празднично и красиво. И стоят около церковной паперти или в церковном дворе длинные столы с такой русской пестротой, что аж рябит в глазах. Вот они — начала Палеха, Жостова, вот на чем воспитывался Кустодиев.
Короткая молитва. Летят брызги святой воды. Летят на куличи и на людей. Где-то на морщинистой руке или щеке чуть похолодело, значит, попала капля, и значит, обряд освещения совершен. Это уже не просто еда — куличи и яйца. Это — яства, и теперь они будут поданы на стол не как пища, а как дар Божий.
И этот же кулек несется по обратной дороге с такой бережливостью и трепетностью! Дома это всё ставится в передний угол, и хранится уже не как дело рук человека — об этом уже забыли, а как что-то принесенное в этот дом, как великий дар.
И есть-то это все будут, не наедаясь, а прикасаясь, отведывая, благословясь, как приобщаясь.
