[лето 1931 г.]
Милая Дунюшка, прими мой поклон и Божие благословение! Господь с Тобой, моя родная! Будь спокойна и мирна! Я так грущу, что не смог принять Вас, как хотелось бы. Прости, и не суди. Ты знаешь, конечно, как это было трудно. Здорова ли Ты? Теперь я знаю, как тяжел твой труд – я сам ночами сижу за работой и вспоминаю Тебя. Может быть и Тебе будет хоть чуточку легче, когда Ты представишь себе меня рядом. Целую домашних Твоих, потерпите еще хоть немного, я правда, облегчения и не жду, но знаю, что нам будет легче жить вместе, правда? И теперь уж немного. Ты знаешь - я ведь в июле допущен «окончить срок». А тогда… Я, Вашими молитвами, здоров и бодр, только вот Вы то «не отпадите» (Кол. 3, 6-13). И Лк. 7, 36-50. Христос с Вами. Молитесь и о мне. Твой недост. О. Георгий 28/VIII – 31. Рано или поздно, но должен уже ты, наконец, измениться. Когда же Ты будешь человеком? Помни, во 1-х, что ты никогда не сможешь выступать с каким бы то ни было учением, прежде чем сам не исполнишь твердо и окончательно на своем пути; во 2-х, что ты должен именно этот свой путь твердо и окончательно усвоить. Разобрать детально, в чем он состоит, проверить эти основы и не на йоту от них не отступать никогда и ни при каких обстоятельствах. Теперь можно приступать к этому к этому предварительному и обязательному занятию. Прежде всего, – когда уж ты будешь молчать? В конце-концов, мое терпение лопнет. Я требую, слышишь, требую молчания. Полного молчания. Я вешаю на тело вериги, которые заставят тебя замолчать. Ты помнишь Демосфена? Помнишь Серафима? Где же ты?! И на что надеешься? Труд, только тяжелый труд, упорный, неустанный труд над собой сможет привести тебя, хотя в некоторое соприкосновение с ними, с теми великими душами, которые «отдали кровь и прияли дух», «были верны до смерти и прияли венец жизни». 19/X/31. Ивино. Завтра 1 октября (ст. ст.), Покров. С детства любимый мой праздник. Как хорошо, что я сегодняшний вечер один. Но в 6 часов уже темно. Однако, лампу зажигать еще рано: хозяйка бранится если долго горит свет, выходит много керосина, а казенного мы еще не получили. Ну, что-ж, я посижу ночью. Я так люблю ночи под лампой. Пока же я ложусь, не раздеваясь, на тонкий матрац на полу, накрываюсь полушубком, и начинаю думать о тех, кому недавно отправил письмо с поздравлением. Да, пожалуй, нельзя обойтись без воспоминаний, хотя и советую обходиться без них. Сегодня я взял «Дневник писателя за 1876 год» Достоевского, и там, между прочим, нашел такое место: «Во все мои четыре года, которые я вспоминал беспрерывно все мое прошедшее и, кажется, в воспоминаниях пережил всю мою прошедшую жизнь снова. Эти воспоминания вставали сами, я редко вызывал их по своей воле». Да, это верно. Без этого нельзя. «Начиналось с какой-нибудь точки, черты, иногда неприметной, и потом мало по малу, вырастало в цельную картину, в какое-нибудь сильное и цельное впечатление». Под тулупом было тепло, а в окна уже были видны звезды на темном осеннем небе, и сладко подумалось о том, что сейчас там родные, близкие души полны мыслями о тебе, и вместе с тем, я мысленно проходил весь порядок церковной праздничной службы, которую так любил. Незаметно для себя, я тихо заснул, и снова проснулся уже в 11 часов. Был так же тихо и тепло. Мне вспомнились слова Антония Великого: «Я даю бедным подаяние, чтобы они молились за меня, в то время, когда я сплю». А в часы бодрствования, он, несомненно, молился за них. Так, думается мне, теперь скоро все, намолившись, лягут и уснут, а я буду молиться за них. И мне стало так чудно радостно. Мне вспомнился один старенький священник, который почти к каждому слову прибавлял: «чудно». Я тоже очень часто про себя думаю, и даже говорю: чудно или чудесно, но то, что еще у меня еще не сформировалось, – то у него приняло вид определившегося навыка, приема, принципа. Но ведь он уже старый, а я молодой, но я уже почти тоже усвоил себе поговорку «чудесно». Я снова под лампой, передо мной на столе маленький, старый молитвослов. Какими чудными кажутся мне эти псалмы, которые так давно я не читал. И как хорошо освещать пройденный путь светом, хотя бы этого «Чина дванадесяти псалмов». Да, эти дни я подолгу раздумывал над теми бесконечными страданиями, которым обречен человек… Но о самих страданиях в другой раз, теперь мне уже хочется И, страдая за людей, и с людьми, – все же приходил к славословию. Приходил потому, что видел огромный смысл, заложенный в каждом страдании человеческом. И я еще более вижу этот смысл, еще более затихаю в своих недоуменных протестах, (от которых даже и святитель Григорий Богослов не был свободен – прочтите его «стихотворения») и, кончив правило, снова начинаю думать о близких, и снова передо мной мой любимый Достоевский. Сейчас тихо спят мои друзья. Тихо и сладко, каким-то чистым и детским сном, с ясной улыбкой и радостными грезами. Как дети – входят в Царство Божие. Счастливые! А есть и другие. Вот «взявшие на себя труд и честь семейного бремени». О, да, конечно, вы нужны и полезны обществу. Вы производите людей, и сами живете тихой, мирной, голубиной жизнью. Это так. Но ради Бога, избавьте нас от ваших уверений, что вы отдаете себя обществу и государству, и т.д. и даже своим собственным будущим детям. Вы – наслаждаетесь, вы живете исключительно для собственного своего счастья, иногда даже со страхом помышляя о плодах этого счастья и поэтому, не будем говорить о жертвах и т.п. высоких вещах, ну, а когда будут у вас дети, тогда мы и поговорим о вашей жизни. 21/Х – 31. Ночь Нет, право же чудесно, вставать на смену в полночь, когда там спят, и бодрствовать и молиться до рассвета, когда начнут там подниматься и снова затеплится молитва за меня. Кстати, с писанием: мне думается, все же надо писать, пока ничего другого нельзя, хоть воспоминания о детстве. Это иногда бывает очень полезно. Многое из современной моей жизни становится гораздо понятнее, если вглядишься в детские годы, а отсюда легче установить для себя правила жизни и воспитать себя. Затем в этих воспоминаниях, все-таки, так много такого, что освежает хорошие чувства и очищает надолго тебя, словно ты побыл в цветнике или среди детей. А может быть, кроме меня, еще кто-нибудь их прочтет и это даст им несколько хороших минут, если бы это было так! 4 часа ночи. 5 час. Что за чудные эти «крестобогородичны»! И все-то богослужение дивно, но некоторые места особенно восхищают своей звучностью, силой и красотой. Вот, например, хотя бы ирмосы. Об ирмосах я как-нибудь напишу особо, но к слову вспомнил. Ведь надо же такое слово построить – «водостланный гроб»! Море, потопившее фараона, оказалось для него гробом, выстланным кругом водою! Или «глубородительную», – «сушу глубородительную». Сушу, которую родила земля, раскрывши свои глубины. Я уже не говорю о божественных напевах, мотивах этих ирмосов, которые (мотивы) даны, несомненно, людям свыше, в минуты благодатных озарений, вот тут и объяснение тем, кто считает, что бытие определяет сознание! Ну-ка, какое же это бытие, какие реальные, физические или химические причины создали эти потрясающие, могучие, полные жизни и духа напевы? Эх, не хочется не только поверить, но даже и слушать вас и думать о вас! А вот и крестобогородичны (в каноне Кресту): «Крестообразно простерши руце, Чистая, к распростершему Свои руце на Древе Крестнем, и вознесшему естество наше, и умертвившему враждебныя полки, молящи не престай!» Наизусть их надо выучивать! Богоматерь перед Крестом, на котором Сын Ее Божественный за мир страдает и она простирает к Нему руки, изображая Собой, таким образом, тоже крест. Падите люди ниц пред этою картиною. Какие долгие ночи стали! Восемь часов, а еще совсем темно. Как сейчас в Карелии? Там уже совершенно не показывается солнце! Наступает чудесная, необыкновенная, таинственная, полная немых восторгов и красоты, полярная ночь. 25/X – 31. Воскресенье. Выпал снег. Грязно. Получил посылочку – первую здесь. Вчера – открыточку. И на днях – первое из Москвы письмо. 26/X – 31. Половина пятого утра. На улице светло. Хотя на прошлой неделе, и даже еще два дня назад в это время – ни зги не было видно, – сейчас – как днем, - густой пеленой все накрывает снег. Надолго ли? Как хорошо работать в эти часы! 26/X – 31. Ты представляешь себе, кто ты такое, в Твоем положении, в глазах всех, имеющих к тебе, какое-нибудь отношение? Ты – механизм, аппарат, перерабатывающий весь, получаемый из жизни материал, включая и доброхотные даяния – в духовные блага. Ведь не за «красивые же глаза», в конце концов, ты пользуешься жизненными, материальными благами, правда, хоть и не в той мере, как другие, даже не так, как твои многие собратья, но все же в известной, в достаточной мере! Следовательно, от тебя тоже ждут известной духовной, моральной работы. И ты это должен всегда помнить! Иначе ты совершенно опустишься, захиреешь, потеряешь себя и загубишь дело. 27/X – 31. 2 ч ночи. Сегодня ночью совсем один. Теплится лампада – красная – в первый раз. Что за чудные псалмы: 43, 78, 79. Как они к нам подходят. Нужно будет написать, чтобы дома их выучили. Сегодня полнолуние. 14/XI – 31. Суббота. Вечер. Все эти дни не писал. Взялся за ручные поделки. Топорно все как-то выходит, ни инструментов, ни материалов. Не люблю так. Получил 8-го посылку. Сегодня хочу продолжать наброски. 16/XI – 31. День отдыха. Наконец-то удалось выпроводить всех из дом и остаться одному. Не могу не выписать из Шопенгауэра следующих строк: «Для такого человека занятие собой, своими мыслями и творениями насущно необходимо, одиночество ему приятно, досуг является высшим благом, все же остальное – не нужно, а если оно есть, то нередко становится в тягость… так как, чем больше имеет человек в себе, тем меньше могут дать ему другие. Сотни празднеств, доставляющих людям удовольствие, – ему не нужны и скучны. Однако, с другой стороны, надо учесть, что большой ум, вследствие преобладания нервной деятельности, образует восприимчивость к боли в любом ее виде, кроме того, обусловливающее его страстный темперамент и неразрывно связанные живость и цельность всех представлений придают чрезвычайную бурность вызванным ими аффектам, из которых мучительные в жизни больше, чем приятные. Это и выражают стихи Люциана: «Богатство духа – единственное истинное богатство». Да, еще замечательное место: «Высшую ценность имеет богатство, когда оно попадает в руки человеку одаренного духовными силами высшего порядка, и преследующего высшие цели, не имеющие ничего общего с обогащением. Свой долг людям – один отплатит сторицею, создавая такие произведения, на которые никто другой не способен, и что служит к пользе и чести всего человечества, другой окажет услугу на почве филантропической (благотворительная) деятельности», и т.д. Замечательно верно и хорошо. Да, я ведь давно знал и говорил, что я сам на себя и другие на меня, как на особого рода аппарат, перерабатывающий материальные ценности – в духовные. Грубо выражаясь, через меня люди выменивают свой заработок и другие ценности – на утешения, советы, ласку, поддержку, даже пророчества, а главное . конечно, – будущую жизнь. И прекрасно делают, и мудро поступают. Значит они одного со мной духа, они поняли, что ни им, ни мне богатство не нужно. Но они мне отдают его, чтобы я не умер с голоду, мог бы им служить. И я, получая средства к существованию, могу иметь свободное время, чтобы совершенствовать и развивать свои духовные способности и непременно возвращать людям долг уже в другом виде, именно – в виде отеческой любви, заботливости, молитвы и приготовлении их, вместе с собой войти после смерти в вечную жизнь, которая одна только и есть цель всех наших стремлений, всех надежд и усилий.
